В сладком плену - Страница 10

Однако влечение, которое он неожиданно почувствовал к Виоле, тревожило его. Это был единственный момент, которого Ян не предусмотрел в своих планах, и он будет ему противиться. Подразнить Виолу, соблазнить и обесчестить — это еще куда ни шло; пожалеть хотя бы о пряди волос на ее голове будет все равно что смириться с унижениями, за которыми она пассивно наблюдала жуткие пять недель. Он до конца дней не забудет, как она сложа руки смотрела на его унижения тогда, и, даже если ему придется заложить за это душу, заставит ее поплатиться теперь.

Ян потянулся за сюртуком, надел его, пригладил шелк и поправил воротник. Потом, свободный от угрызений совести, собранный и сосредоточенный на предстоящей встрече, повернулся и вышел из спальни.

* * *

Виола мерила шагами гостиную, глядя на розовый ковер и беспрестанно напоминая себе, что нужно расслабиться, нужно думать. Если подойти к делу с умом, она с честью выдержит предстоящее испытание и отведет угрозу от своего будущего. На меньшее Виола была не согласна и несколько часов назад решила, что поступит как должно, чтобы избежать противостояния, которое может стоить ее сыну всего. В конечном итоге, она пеклась только о его репутации.

С приближением назначенного времени встречи — двух часов пополудни — Виолу все больше одолевала тревога. Ночью ей плохо спалось, а утром она разговаривала со слугами, писала письма и исподволь строила планы отослать Джона Генри к сестре покойного мужа, Минерве. В половине второго она спустилась на первый этаж встречать гостя. Несмотря на попытки справиться с беспокойными мыслями, ей было дурно от волнения. Она распорядилась, чтобы по приезду герцога сразу подали чай, но теперь, прождав его три четверти часа, чувствовала, что ее нервозность в основном сменилась раздражением. Пожалуй, это было к лучшему.

Виола понятия не имела, о чем, кроме формальностей, они будут говорить на этом первом свидании, хотя не могла избавиться от страха, что старые раны, оставленные Яну заточением в темнице, могут открыться при более близком и долгом контакте с ней. То, что герцог как будто не помнил о ее участии, было, конечно, благословением, но это не означало, что воспоминания не вернутся к нему со временем. Кроме того, он мог просто лгать, прекрасно зная, кто она, и использовать эту формальную деловую связь в низменных целях. Виола снова и снова возвращалась к их разговору на балконе, пытаясь разгадать своеобразные модуляции его голоса и скрытые значения слов. И хотя не совсем пристойные намеки Яна несколько взбудоражили ее, единственным, что ее по-настоящему беспокоило, были его расспросы о средствах ее покойного мужа и ее профессии.

Да, Виола получала скромный доход от продаж формальных портретов, но пять лет назад Лондон покорило ее второе, тайное «я», Виктор Бартлетт-Джеймс, который углем рисовал любовников, предающихся чувственным наслаждениям. Муж тогда настоял, что возьмет на себя все возможные вопросы и построит для нее своего рода карьеру. Он набивал кошелек, продавая сладострастные творения жены, и просил только, чтобы она продолжала работать под псевдонимом к их обоюдной финансовой выгоде. Генри Крессуальд был обнищавшим аристократом, когда они встретились, но он женился на Виоле, спас ее от кошмара, в котором она жила, и уже по одной этой причине она была готова рисковать. Благодаря их совместным усилиям теперь у нее был не только титул и сын, но также хорошее имение без долгов, которое она могла оставить ребенку в наследство.

Фурор, который произвели картины Виолы, по мнению самой художницы, отчасти объяснялся ее талантом и отчасти тайной, которая окружала личность автора, давая поводы для всяческих догадок и сплетен. Даже леди обсуждали Бартлетта-Джеймса и его картины, хоть и пытались делать это завуалированно, чем забавляли Виолу, когда ей выпадало поучаствовать в таких интересных, но деликатных беседах. Продажей работ занимался поверенный мужа — менее откровенные выставлял на престижных аукционах, более дерзкие и распутные в закрытых клубах — и, хотя Виола давно оставила этот жанр, она продолжала щедро платить юристу, чтобы тот не распространялся об их делах. Вероятность, что Ян Уэнтворт узнал, каким путем ее муж добился благосостояния, была ничтожно малой. И все-таки, почему герцог интересовался, не поощрял ли Генри ее профессиональных занятий живописью, если женщинам не принято иметь профессий? Почему он вообще провел связь между поместьем Чешир и ее картинами?

Конечно, очень может быть, что она ищет в паре-тройке случайно оброненных реплик то, чего в них и близко не было. Последние несколько лет Виола старалась (и не без успеха) держаться подальше от Яна, зная, что, вернувшись из длительного путешествия по Европе, он жил затворником в своем поместье Стэмфорд. Выйдя замуж и оставив Уинтер-Гарден пять лет назад, Виола стремилась к одному: создать новую себя, а старую никому никогда не показывать и тем самым исключить возможность встречи с Яном. До сих пор ей это отлично удавалось. Никто из круга ее друзей и знакомых не знал, кто она и откуда появилась. Она никогда не говорила о своей жизни до свадьбы, отделываясь самыми общими замечаниями, если ее спрашивали, ибо упоминание о сестре, которую отправили в исправительную колонию, или бедах, которые ее семья навлекла на титулованного аристократа, погубило бы ее и поставило крест на будущем сына. Непричастность к похищению спасла Виолу от ареста, а увиливания от прямых и подробных ответов до сих пор позволяли ей скрывать свое прошлое. Воспитанная матерью, которая хоть и принадлежала к среднему классу, но превыше всего ценила хорошие манеры и воспитание, она успешно прижилась в сословии, которое было ей чужим по рождению, да и по самой сути.